(Анна Константиновна. 1974 год. Ленинград). (Анна Константиновна. 1974 год. Ленинград)
(Анна Константиновна. 1974 год. Ленинград)
— ...Да, Вера Алексеевна, внук это мой. Отопление в школе прорвало, всех и отправили по домам. У Андрейки ключа от квартиры нет, вот и прибежал ко мне. До Эрмитажа от его школы ближе, чем до дома. Конечно, конечно! Он никому мешать не будет. Он у меня с детства приученный, как в музее себя вести. Он тихонечко по залам походит. Нет-нет, не заблудится. Андрюшка любой зал с закрытыми глазами найдет и посетителям еще подскажет. Что значит детская память! А я уже и путаться стала. Вчера представительные такие иностранцы спросили, как в ложу Рафаэля пройти, а я долго рассказывала, в каком зале налево, в каком направо поворачивать, и лишь когда они ушли, сообразила — я ж их к Микеланджело отправила. Вот позор-то! А Андрюшка сейчас со мной здесь, в Золотой гостиной, посидит, пока народу мало. А потом вниз в античный отдел побежит. Он камею Гонзага разглядывать любит. Другие мальчишки все этих «Неуловимых мстителей», да «Шайбу-шайбу» смотрят, а мой камеи разглядывает. Может, и неплохо это, а, Вера Алексеевна, чего ж запрещать?.. Нет-нет, он никогда ничего руками не трогает. Его ж все смотрительницы знают, ни одна еще не жаловалась... Так на чем мы с тобой, Андрейка, остановились? Ах да, что после у Анны Австрийской родилось двое сыновей...
— У той самой Анны Австрийской, что из «Трех мушкетеров»?
— Той самой! Только родились мальчики много позже мушкетерских описаний. Будущего короля Людовика XIV Анна родила в тридцать пять лет...
— И близнеца его в железной маске?
— Не было никакого близнеца. Наверное, не было. Что уж всем россказням Дюма-отца верить. Но брат у Людовика был, на четыре года моложе. Филиппа, герцога Орлеанского, Анна родила в тридцать девять. Вот уж кого старороженицей в клинике Отта бы обозвали, если они твою маму в ее двадцать семь старопервородком называли!
— «Старопервородок» это как?
— Это никак. Это неуважение к людям, Андрюшенька. А не уважать людей — значит себя не уважать. Жизнь — она как зеркало. Что ты ей покажешь, то она тебе и вернет. Ладно, давай лучше про герцога Орлеанского. Женился брат короля на дивной женщине. Все называли ее Мадам. Елизавета-Шарлотта или, как ее звали дома, Лизелотта Палатинская детство свое провела в Гейдельберге, где к тому времени уже почти триста лет существовал старейший в Германии университет. И вот папаша Лизелотты пфальцграф...
— Что такое «пфальцграф»?
— И сама не знаю, внучек. Слышу, экскурсоводы все повторяют «пфальцграф» да «пфальцграф», а что такое, кто такой, и знать не знаю. Так вот, пфальцграф этот Карл Первый Людвиг стал собирать произведения искусства и собрал редкую по тем временам дактилиотеку...
— Что такое дактилиотека, тоже не знаешь?
— Это как раз знаю. Дактилиотека — собрание резных камней. В библиотеках книги собирают, в фильмотеках — фильмы, а в дактилиотеках — камеи и инталии. Ты уже тысячу раз слышал, что все резные камни называются геммами. Геммы бывают выпуклые — тогда это камеи, и впалые, их еще использовали как печати, и тогда это инталии. Собрание гемм и есть дактилиотека. Карл Первый редкую дактилиотеку собрал. Когда править той землей стал уже брат Лизелотты Карл Второй, придворный библиотекарь составил научное описание художественных сокровищ. «Тезаурус Палатинской сокровищницы» называется. Что такое «тезаурус» и не спрашивай, не знаю. Домой придешь, в дедушкином словаре посмотри.
— А при чем здесь Анна Австрийская?
— А при том, что пришло Лизелотте время замуж идти, и отдали ее в соседнюю Францию, за сына Анны Австрийской Филиппа, герцога Орлеанского. То есть Анна Елизавете-Шарлотте приходилась свекровью.
— Как ты папе?
— Я твоему папе прихожусь тещей, а свекровью твоей маме приходится бабушка Люба. Если хочешь, чтоб рассказывала, не перебивай, не то сейчас наплыв экскурсионных групп пойдет, не до тебя будет. Замужество дало Лизелотте титул «Мадам», сына, тоже Филиппа Орлеанского, и сердце, разрывающееся между родительским домом и новой родиной. Когда Лизелотте было лет тридцать пять, Франция схитрила, будто отстаивает после смерти ее брата Карла Второго ее права на Гейдельбергский престол, и под этим предлогом осадила ее родовой замок. Замок был взят французами и предан огню, а не желавшие гореть укрепления пытались взорвать. « Едва лишь я подумаю о пожаре, меня охватывает дрожь, ибо я знаю, как свирепствовали в Палатинате больше трех месяцев. Всякий раз, засыпая, я вижу Гейдельберг в огне...»
— Это ты наизусть выучила, баушка?! И как ты столько запомнила, а еще говоришь, склероз-склероз!
— Ты сорок лет экскурсоводов, что по твоим залам водят группы, послушай, еще и не то запомнишь! Я, кажется, на всех языках уже рассказать могу...
— И на японском?!
— Может, и на японском, не пробовала. Ты, Андрюшка, пока на русском слушай! Не то в перерыв отведу тебя к матери в проектный институт, будешь там среди чертежных досок скучать! О чем я говорила? Ах да, что Лизелотта представляла свой родовой замок в огне. Мучилась, поди, деточка! Врагу такого не пожелаешь! Чтобы твоя новая семья от твоего имени рушила твой отчий дом! Огонь тот ей потом всю жизнь в страшных снах являлся. В этих баталиях большая часть сокровищ ее отца и брата пострадала, еще часть была распродана, чтобы якобы вернуть французской короне средства, недоданые в виде приданого Елизаветы-Шарлотты. Единственное, что не сгорело в том огне, — это камни и монеты. Монеты муж ее, герцог Орлеанский, как большой нумизмат, прибрал к свои рукам. Не отдал он жене и старые гобелены с изображением Юлия Цезаря, жадина! А на камни не позарился. Так вся родовая дактилиотека оказалась в руках Мадам. Ее библиотекарь Сезар Бодело, чтобы помочь просвещенной Мадам, перевел для нее с латинского труд римского антиквара Фульвио Орсини «Портреты знаменитых людей», и многие из тех портретов обнаружились в коллекции Мадам. И хоть великая египетская камея, которую по имени владевших ею в начале шестнадцатого века герцогов Гонзага, стали звать камеей Гонзага, ей не досталась...
— Эта та, что на первом этаже? — Андрюшка определял великую камею не по владельцам и странам, а по залам Эрмитажа, в которых дежурила бабушка.
— Она самая. Из Мантуи, где камея хранилась у герцогов Гонзага, она попала в Прагу, оттуда в Швецию, королеве Христине. А Христина, дурочка, взяла да от престола сама и отреклась. Подалась в Италию, перешла в католичество. Потом одумалась, хотела было на свой трон вернуться, да поздно — занят трон. Так и скиталась между Францией и Италией. А камея Гонзага долго хранилась в Ватикане, пока не досталась Наполеону, который подарил ее первой жене Жозефине. А та отдала камею на милость победителю русскому императору Александру I, который и привез ее в Петербург. Но все это позже. А пока Лизелотте достались в наследство две не менее великие, хоть и меньшие по размеру копии — римская и более поздняя, времен самих Гонзага...
— И копии эти здесь?
— Нет, до России эти копии если и добрались, то сгинули невесть где. Нет их в Эрмитаже. Их вообще со времен Мадам никто не видел, а кто видел, вслух о том не рассказывал. Только легенды ходят, сказки сочиняются, одна другой страшнее. Что одна из камей, та, которая римская, хитрой силой обладает — правителей меняет. Стоит камею эту любому правителю в дар поднести, как и приходит время преемника называть. Ту камею в древнем Риме для императора Траяна делали, но что-то в слоях сардоникса перепуталось, и волосы у императора вышли рыжими, а Траян был русоволос. И чтоб дорогое изделие не пропадало, хозяин раба-резчика решил, что легче рыжего императора отыскать. И привел к власти Адриана. А камея странную силу обрела — менять властителей. Другая камея, что во времена Гонзага, была изготовлена по приказу Чезарио Борджиа — ирод был еще тот, какой срамоты только не творил, но тебе это знать еще рано, — та тоже заколдованная. Якобы в той камее был хитро запрятан яд. Случайно надавишь на какую-то часть камеи и получишь смертельную дозу яда. Легенда и гласит, что герцогиня Гонзага не сама эту камею из подарочного ларчика достала, а первой ее в руки взял старый учитель. И упал замертво.
— Может, он просто слишком старый был?
— Все может быть. Говорю же, легенда...
— А как это все в Ленинград попало?
— Не Ленинград. А Петербург. После смерти Лизелотты дактилиотека досталась ее сыну, тоже Филиппу Орлеанскому, и потом много лет принадлежала Орлеанским, которые пополнили ее камнями из коллекции знаменитого богатея и мецената Кроза. Через полвека после смерти Мадам ее праправнук Луи-Филипп-Жозеф, которого звали еще Филипп Элигате, выставил дактилиотеку прабабки на продажу. Филипп Элигате надеялся после свержения Людовика XVI стать регентом, а до той поры сильно нуждался в средствах. Но прежде торгов о продаже узнала наша императрица. А у Екатерины Второй, мой дружок, была камейная болезнь. Из всех сокровищ ее стареющую душу грели только юные флигель-адъютанты, ну да об этом тебе еще тоже знать рано, и старые камни... Так коллекция герцога Орлеанского и попала в эти стены, и ты можешь разглядывать камни, которые держали в руках и Лизелотта, и Екатерина...
— Но тех двух заколдованных камей здесь нет?
— Нет. Екатерина разбирала доставленные из Парижа ящики с коллекцией Орлеанского вместе со своим любо... В общем, вместе с неким молодым офицером Александром Дмитриевым-Мамоновым. Вместе по ящичкам того вон, видишь, в дальнем углу стоит, шкафа, изготовленного специально для хранения этой коллекции Дэвидом Рентгеном, раскладывала.
— Рентгеном, это как меня мама в поликлинику водила.
— Так, да не так. Рентген это фамилия. Он какие-то лучи открыл или что-то в этом роде. Я в физике, друг мой, не сильна. Классе в седьмом или в восьмом учить будешь. Но тот Рентген, который с лучами, позже жил. А этот редким мастером мебели был. По его шкафам Екатерина с фавори... с офицером и раскладывала свои сокровища. Кто ее знает, может, и подарила офицеру камею-другую. Беги-ка ты, Андрюшка, вниз. Не до сказок сейчас, Видишь, иностранцы группами пошли. «Интурист». Внукам при бабушках в Эрмитаже сидеть не положено. Беги, свою камею Гонзага посмотри и мумии египетские, ты же их любишь. Или в рыцарский зал сходи. Остальное дома перед сном дорасскажу...
